Примерно через год

А в феврале – примерно через год,

В Саратове не будет даже тени.

И потому кто ищет, не найдёт,

Я растворюсь как снег, что в день весенний.

Он только выпал, сразу и пропал,

А через час и следа не оставил.

Такой непритязательный финал,

Такое исключение из правил.

И память обо мне стечёт рекой,

И новыми людьми её заполнит.

А то, что жил в Саратове такой,

Кого ты ни спроси, никто не вспомнит.

Наряд

Прошли лишь сутки, но опять в наряд,

От прошлого ещё не отоспался.

Но надо, надо, надо говорят.

От роты всей всего-то взвод остался.

А значит из дести всего один

И потому иду в наряд – не ною.

Чтоб не заснуть я принял кофеин,

Там волки за нейтральной полосою.

Таблетки эти очень уж бодрят,

Затвором даже начинаю клацать.

Мне выжить нужно, кто пойдёт в наряд?

Тогда один же будет за пятнадцать.

Евро-стандарт

Пока живёт в евро-стандарте

Власть народа не поймёт.

Когда бы ездила в плацкарте,

Понимала бы народ.

Смысл жизни

Жизнь всё больше похожа на гонки,

Победителя ждёт чепуха.

И квитанции, как похоронки,

Присылаются мне ЖэКэХа.

А кто нужен, то тем не до писем,

И, похоже, не до эсэмэс.

Смысл от жизни совсем независим

И всё больше впадаю в регресс.

Зачастую сбоит сердце зуммер,

Намекая, что я уже дед.

Соглашаюсь, давно б уже умер,

Но на смерть просто времени нет.

Подуй на ранку

Не повезло, такое дело

Твой сын по жизни абалдуй.

Ему тут снова прилетело…

На ранку мама мне подуй.

Вяжу разорванные жилы,

Мне не даны ни тишь, ни гладь.

И хорошо, что все мы живы,

Чего мне больше-то желать.

Ты за меня терпела годы,

Готов отдать тебе вдвойне,

Перетерпеть твои невзгоды…

Подуй на ранку мама мне.

Оставь

В белье других копание дотошное

Оставь, судить дано лишь небесам.

Других не стоит, осуждай за прошлое,

Раз неизвестно чем закончишь сам.

На льдине

В жизни-трапезе я отобедал

И в пол шаге маячит финал.

Всех заслуг – никого я не предал,

Ничего никогда не украл.

Вёл себя я порой и несносно,

Поступал, как последний стервец.

Исправлять же сценарии поздно,

Время кадру, что «Фильму конец».

Сам себя я на днях исповедал,

Не жалел, словно кожу сдирал.

Понимая, не вспомнят – не предал,

Ничего, никогда не украл.

И по жизни один, как на льдине,

Для неё я ненужный балласт.

Скоро треснет она в середине,

И руки мне никто не подаст.

Авитаминоз

Организм даёт всегда наводки,

Пусть не прямо, только намекает.

Если очень хочется нам водки.

Значит, витаминов не хватает.

Чёрно-белое

Смотрю на фотографии родных

И думаю, – ну почему о Боже,

Что мы на фотографиях цветных

На этих с чёрно-белых непохожи.

Цветное фото скажет нам эстет,

Передаёт цвет глаз красноречивей.

Но сам сравнишь и понимаешь – нет,

На чёрно-белых выглядят красивей.

Похожи дни

Предваряя инсинуации «Анонимного» комментатора, который наряду с дельными замечаниями, старается меня подковырнуть, сразу говорю – это я не про себя. А просто стих. Наверное, такие люди есть.

Похожи дни, как капельки воды –

Подъём, работа, одинокий ужин.

И больно понимать, что ты не нужен,

Как в сытый год побеги лебеды.

Всё открестились, как от святотатца,

Но только лишь завидевши беду,

Зовут меня, и я на зов иду,

Чтобы помочь и вслед за тем расстаться…

И снова погрузиться в эти дни –

Подъём, работа, одинокий ужин

И ждать, что будешь в ночь звонком разбужен,

Такая жизнь архангелу сродни.

Выбор

Был выбор, выбрали покой

Вдали от баламута.

И он не будет день-деньской

Просит помочь кому-то.

Затем же, в раж переходя,

Грубить и запираться.

У вас не будет слёз дождя

И кулаки сжиматься.

От слов не станут мураши,

Бежать по белой коже.

Жизнь будет протекать в тиши,

Покой любви дороже.

Не придут

Саратов. Март. И минус тридцать.

Прохожих взглядов не видать.

Упасть здесь каждый так боится,

Не бросятся здесь поднимать.

Свои у каждого заботы,

Мысль – только выжить самому.

Так тесно – словно в банке шпроты,

Однако все по одному.

И слова даже не обронят.

А если скажут, то сдадут.

Умрёшь, то молча, похоронят

И на могилу не придут.

По мотивам фильма «Достучаться до небес»

Бояться глупо, умирать,

Бояться глупо.

Кто смерти может избежать

И роли трупа?

Там говорят на небесах,

Всегда о море.

Перебори в себе ты страх –

И смерть не горе.

Твои последние часы

Пусть станут веком.

Бурун прибойной полосы

Твоим разбегом.

Подруга грусть

Почему всё так паршиво,

Что ни шаг вступлю в говно.

Жизнь как тропка у обрыва,

Чуть ошибся и на дно.

Почему нельзя всё проще

И без сложностей таких.

Чтоб шагал, как будто в роще,

Под шопеновский мотив.

И реву я как белуга,

С каждым шагом мне грустней.

Грусть мне вечная подруга,

Я заигрываю с ней.

Спи же спи же

Ты придвинься ко мне и как можно ближе,

Голову положи на мужскую грудь.

Дорогая моя сладко спи же спи же,

Всё плохое к утру просто позабудь.

Пусть приснятся тебе Лондоны, Парижи,

Грусти нет у тебя даже и на чуть.

Дорогая моя сладко спи же спи же,

Всё плохое к утру просто позабудь.

Будет всё хорошо, понимаешь иже,

Мы же вместе с тобой – в этом счастья суть.

Дорогая моя сладко спи же спи же,

Всё плохое к утру просто позабудь.

Самокрутка

Однажды на мусорной свалке,

Найдётся мой томик стихов.

Страницы: потрёпаны, жалки,

Следы от огня язычков.

И местный, какой ни будь житель,

Его, так без цели, возьмёт.

Снесёт в свой сарайчик – обитель,

Глядишь, и когда-то прочтёт.

Возможно, возьмёт за живое,

Из сотен одна лишь строка.

И скажет «писалось такое,

Скорее всего, на века!».

Но томик под утро закроя,

Он скажет – какой идиот,

Удачна одна, остальное,

Всего в самокрутки сойдёт.

Истины передают изустно

Мы многое из книжек узнаем,

А истины передают изустно:

"Пророков нет в отечестве своем", -

Но и в других отечествах - не густо.

Владимир Высоцкий. «Я из дела ушел...»

Как в прошлом многочисленны пути,

Для правды, наша память лишь обитель.

И что тобой ни сделано, учти – 

Историю напишет победитель.

И если им окажешься не ты,

Готовься непременно стать изгоем.

Пусть был при жизни – символ чистоты,

Опишут отрицательным героем.

И на иной исход надежды нет,

Осознавать всё это жутко-грустно.

Не зря же как-то прохрипел поэт,

Что «истины передают изустно».

Польза бега

Бег тренируй – никто тебя не тронет

И не достанут зубы барракуд.

Когда ты слаб, тебя же не догонят,

Когда силён, уже не убегут.

Стакан молока

Всё судьба коровою бодалась.

Так устал, что защищаться лень.

От неё нужна была мне малость,

Утро доброе… и добрый день.

Не мечтал совсем про миллионы,

Если речь идёт не про друзей.

Мне бы не редели только кроны

У окошка горницы моей.

Если с добротой совсем так туго,

У других могла б назанимать.

Мне – была бы счастлива подруга

И конечно счастлива и мать.

Что ни день, она всё треплет нервы

И рога сгибаются дугой.

Будто у неё ужё не первый,

Словно был запойный тот другой.

С каждым днём всё больше стервенеет…

Но бывает, отдохнёт слегка,

На денёчек как бы пожалеет,

Одарив стаканом молока.

Станет на душе медово сладко,

Расцветаю, как цветок весной…

Но кошусь, смотрю за ней украдкой,

Ожидая взмах очередной.

Вновь настанет время столкновений,

Счастье видел разве что в гробу.

Только из-за этих вот мгновений,

Я люблю, люблю свою судьбу.

Грабёж

Нам всем дано познать грабёж,

Тенденцию заметил эту.

Вот так живёшь себе, живёшь,

А смерть махнёт косой… и нету.

Украденная душа

Любимая моя, единственная даже,

Сказали мы друг другу – не пиши.

И напоследок так, ты не призналась в краже,

Беспутной и больной моей души.

В квартире пустота, хотя бы поругаться,

Не то чтоб по душам поговорить.

Мне не с кем, на часах смотрю давно двенадцать,

Кого мне за бессонницу корить?

А ты же не одна, а ты с моей душою,

Она тебе поближе и родни….

Решили не писать друг друга мы с тобою,

Но что тобой украдено верни.

Гололёд

Сегодня снег и лёд в авторитете.

Иду и опасаюсь – упаду.

И взрослые, как маленькие дети,

С походкой косолапою на льду.

А дворник сыпет солью и песочком,

И чертыхаясь, смачно рубит лёд.

Народ ползёт тихонечко пешочком,

Наверно каждый третий не дойдёт.

Так, не упав в пути хотя бы раза,

В травмпунктах наготове персонал.

Осколки льда похожи так на стразы,

Я засмотрелся, падаю… как знал.

Пятница. Вечер.

Вот пятница. Вечер –

Нет прекраснее времени.

Спокоен. Беспечен,

Не стучит кровь по темени.

Всё прекрасно, есть но,

Скоро сердце, как взбесится.

Остаётся одно,

В воскресенье повеситься.

Страшный Суд

…

На Страшный суд идут убийцы,

И тот, кто грабил без стыда,

И тот, кто мог за них молиться,

Но не молился никогда.

«Опавшие листья». Михаил Анищенко-Шелехметский.

Живём, друг друга не прощаем,

Клубок, напоминая, змей.

И больше с каждым днём нищаем.

Гордясь упёртостью своей.

И вечно мы не виноваты,

А кто не с нами виноват.

В душе отнюдь не демократы,

Пусть даже внешне демократ.

Мы как желаем, так тасуем,

Чужие мысли и слова.

А если нужно дорисуем

И станет чёрной синева.

Мы душ своих закрыли двери,

Послушать нас – вокруг все лгут.

И даже тем, кто верен вере,

Давно не страшен Страшный Суд.

Не пойму

Ты хоть убей, но всё же не пойму –

В те времена, когда совсем был мал я.

Как понимала мать, мои – ау,

Когда себя и сам не понимал я.

С тех пор, как пролетело много лет,

А мама всё живет меня врачуя.

И пусть ни слова не сказал ей, нет,

Всё понимает, если промолчу я.

Не отложенная печаль

Печально расставанье, тем не менее

С души свалился непосильный груз,

Чуть погодя возможны сожаления

И губ искусанных солёный вкус.

А мне дано немедля сожаление,

Печален я в отличие от Вас.

Ругались мы, однако, тем не менее,

Любить я продолжаю и сейчас.

Николаю Рубцову

Русский поэт Николай Рубцов родился 3 января 1936 года, а уже в 42-м остался сиротой. Он воспитывался в детском доме и мечтал о море, которого никогда не видел. В июле 1950 года он закончил семилетку и отправился поступать в рижское мореходное училище, куда его не взяли по возрасту. Позже он служил матросом на тральщике "Архангельск", а в армии служил на морфлоте. В 1963 году поступил в Московский литературный институт. Автор поэтических сборников "Звезда полей", "Волны и скалы". По воспоминаниям родных, свое первое стихотворение он написал в тот день, когда умерла его мать... 19 января 1971 года Николай Рубцов погиб -- его убила женщина, которую он собирался назвать женой.

И невозможно просто так писать –

Без алкоголя, прочего такого,

С того опять я вспомнил про Рубцова,

Что баб не перестал в себя влюблять.

Казалось бы, поэт теперь, но вот,

Уходишь ты немедленно в безтемье,

Становишься похожим на растенье,

Что засоряет жизни огород.

А темы, мысли, рифмы – это где?!

Без них ты незаметен, как прохожий,

Ты на поэта вовсе не похожий,

Без них так словно капелька в воде.

Высоцкий, Блок, Есенин и т.д.,

Не зря поторопились о кончине,

Закончив жизнь почти посередине,

Поставив точку жирную в судьбе.

Им жизнь была приемная сестра,

А смерть была родимою сестрою.

Безотносительно, к какому строю,

Мысль мучила одна – давно пора.

Повесились, травились… ножевые,

По-разному все опускали флаг.

Ведь близость смерти – это точно знак,

Писать, чтоб зачитались все живые.

Опять мне что-то вспомнился Рубцов,

Задушенный любимой в коридоре.

Толчок писать дает поэту горе,

А без него не будет и стихов.

Тут есть с умалишенными родство,

Быть трезвому поэту – то неволя,

Не пишется никак без алкоголя,

А так же много прочего чего.

А я мечтаю

А я мечтаю быть котом,

С хвостом играть.

И плотно есть, ну а потом,

Конечно, спать.

Чесали, гладили б меня,

Мурчал в ответ.

И стал бы толстым, что квашня

Я от котлет.

Но в жизни мне не повезло,

Я человек,

А человеку тяжело

Тянуть свой век.

Осины

Мне давно полста и дальше хвостик,

Понимаю близиться финал.

Был хреновым в жизни диагностик,

Многого чего не понимал.

Дороги мне Родина и мама,

И ещё с десяток человек.

Выгорел, как в лампе нить вольфрама,

Прожил жизнь свою, как имярек.

Нет за мной ни денег и не славы,

Жизнь была сера, как ствол осин.

И не брал я штурмом Братиславы,

Так же штурмом я не брал Берлин.

Всё равно, что в шалаше, на вилле

Коротать безрадостные дни.

Если бы мне письма приходили,

Были б треугольными они.