Звери на свободе

Средь народов нет кто старше,

Что ни в чём невиноват.

Жаль, что бравурные марши,

Вдруг срываются в набат.

Совестью одни не мучась,

Прикрывая зло благим.

Ужасающую участь,

Приготовили другим.

Бьют по зданьям и по паркам.

И по взрослым с детворой,

Бьют по ним как по цесаркам,

На охоте не псовой.

Внешне точно, как в аптеке,

К людям отнесёшь едва.

Вроде всё как в человеке,

Ноги, руки, голова.

Но духовные уроды,

Нет тому ничто страшней.

Только мудрые народы,

Держат на цепях зверей.

Одному вот не хватило,

Может, выжил из ума?

И зверьё гулять пустил он,

На свои же, на дома.

Он не думал о грядущем?

А оно такое вот.

Зверь не помнит, кем отпущен.

Отпустившего сожрёт.

Из детства

Дождь прекрасен прохладностью вод

И своей музыкальностью гула.

Нет природного лучше разгула,

Чем дарящий нам дождь небосвод…

Помню: мама под дождик со мной

Выбегала без обуви – в лужи

И смеясь, говорила мне: Ну же,

Кто сильнее накатить волной?

Дождь хлестал, выбиваясь из сил,

Напоследок нам зло громыхнуло…

Жизнь во взрослость так быстро шагнула

И по лужам с тех пор не ходил.

Налоги и ограничения

Поэтом я работаю внештатно,

По мне писать, так это значит жить,

Но право жить, дается нам бесплатно,

В реальности приходится платить.

Вот я пишу, про осень там и лето,

Но тема всё же главная – весна.

Но денег вечно просят у поэта,

Так я не заработал ни хрена.

Да описал пролив я Лаберуза,

Как лёд там ледоколами долбил.

Мне то, что было, подсказала Муза,

В налоговой – ну явно ты там был.

А раз попутешествовал, ответь ты,

Пред государством ты своей мошной.

Да не писать бы лучше, заболеть бы,

И кстати, я совсем не выездной.

Мне визу, даже в Тулу бы не дали,

И от Саратова не больше километра.

Меня давно, давно предупреждали,

Там отдыхай, где ходишь ты до ветру.

В Ганновер вот зовут и ждут в Париже,

Согласен я. не типа стать «кумир».

Стараюсь я для родины престижа,

Не отпускают дальше, чем сортир.

Что Муза подала, мол, не болей,

За то, одних налогов сто рублей.

Война с памятью

Здесь лежит часть Ленина, там Сталин,

Тот второй снесён был целиком.

И торчат арматуры из стали –

Пальцы, что не сжались кулаком.

                     

А сомкнулись – их бы разогнули,

Пригодится сам-то постамент.

Масса ждёт героев… (новых) хули,

Тратиться не стоит на цемент.

Времена другие… и герои….

Следом, в след другие времена.

И чем дальше – больше паранойи,

С мёртвыми победная война.

Победить в бою возможно память,

Вместе с теми, кто её хранит.

А снести же памятник – то ранить,

Слышишь арматура, как скрипит.

И смотря на памятника остов,

Начинаю я осознавать.

Для чего сторожа на погостах,– 

Мёртвых чтоб от живых охранять.

Зефир

Все радости давно на дне колодца,

Что ж, обойдусь и горстью чепухи.

Сегодня ночью спать мне не придётся,

На эту ночь намечены грехи.

Сегодня не проспекты, переулки,

Забитые до смерти фонари.

И без интеллигентов, только урки,

И не стихом по фене говори.

И в поведении правила другие,

Ничем не хуже чем официал.

И женщины, совсем не дорогие,

Что главное известен и финал.

Здесь льстить не стоит, впрочем, и опасно,

Наружу здесь выводится цена.

Меняется всё правда ежечасно,

Когда не держишь слово пацана.

Все правильное, будь оно неладно,

Я проведу неправедную ночь.

В условиях, где было б ненакладно,

Вести себя, каким я есть, точь в точь.

Вернусь домой по утро, выпью чаю

Подумаю о сделанном плохом.

Но то, что я греховным посчитаю.

У них так не считается грехом.

Ночь отгулял и я собой доволен,

Теперь на месяцы в обычный мир.

Но сложно мне решить, какой же чёрен?

Какой же бел и сладок, что зефир.

Живу в деревне

Покинул я кварталы городские,

Теперь в деревне – в дальней стороне.

И всё путем не чувствую тоски я,

Ну, разве Александра снится мне.

По-деревенский просто я встречаю,

А на столе: картошка, лук, да мёд

Ей предлагаю вместе выпить чаю,

Но только знаю, чай она не пьет.

Я не со зла, ну нет в деревне кофе,

И многого чего в деревне нет.

И это всё приводит к катастрофе,

В масштабе столкновения планет.

Проснувшись утром, наливаю чаю,

Не лезет он в мой занемевший рот.

Собака воет, то к чему я знаю –

Хозяин должен умереть вот-вот.

Хитрая штука

Демократия хитрая штука,

Издевательству просто подстать.

Всем известно, какая же мука,

В куче зол нам одно выбирать.

Вокруг одни свои

Где я черт меня дери?

Стены незнакомы.

Безмятежно так внутри,

Словно после комы.

Память, стертая на ноль,

Всё теперь мне внове.

Кто в стране у нас король?

Чьи другие роли?

Крест откуда на груди?

Я же не крещёный.

Свет, куда ни погляди

Матово сгущенный.

Мозг распух, затем рванул,

Пересохла глотка.

Я слезу с губы слизнул,

Оказалась водка.

Руки связанны мои,

Бечевой короткой.

Глядь… вокруг одни свои

Поминают водкой.

Город

Этот город мою жизнь по растратил.

Я старался хоть частичку сберечь.

Брал в аренду весь залатанный катер,

Всю дорогу, заколачивал течь.

Но вода же, всё быстрей прибывала,

Это город не хотел отпускать.

К Морвокзалу через час прибивало,

Чёртов катер мне давали видать.

Я старался уходить напрямую,

На дорогах, сторожа с фонарём.

Видно в городе этом и умру я,

Как устроить, чтобы умер не в нём.

Учитель

Опыт – ангел хранитель

От ошибок и ворога.

Жизнь – хороший учитель,

Но берёт очень дорого.

Коррупция

Методов борьбы с коррупцией не счесть,

Но не зря те методы высмеивают.

Как коррупция была, так она и есть,

Пока за неё не расстреливают.

Я настолько устал

Всё что смог накропал. Сил на большее нет

И не будет, скорее всего.

Пусть сумбурен последний куплет,

Просто мне уже не до чего.

Не дано отдохнуть. Я настолько устал.

Ставлю жирную точку в конце,

Как споткнувшись бессильным – упал.

Без эмоций на бледном лице.

Может кто-то поймёт, мой последний куплет.

Большинство же сочтут – идиот.

На яснее просто сил уже нет,

Но надеюсь, что кто-то поймёт.

Обещал умереть, только смертью своей.

Вот она и подкралась – своя.

Со своею всегда веселей,

Мы теперь с ней почти что семья.

Меж чужой и своей, только разницы грош,

Мелочь эта навряд ли тронет.

Если добровольно ты умрешь,

Не на кладбище похоронят.

Человек

Тысячи умрут – и тишина,

Но, однако, часто так бывает,

Что один всего лишь умирает,

Следом начинается война.

В чём же смысл томов библиотек,

Проповедях, что оставил Павел.

Кто-то же планету искровавил,

И ему названье – человек.

Точки зрения

Выглядишь, как денди – просто мило

И для женщин даже полубог.

Но кусаешь руку, что кормила,

Лижешь, что пинал тебя сапог.

Внешне я – со склада неликвида,

Сохраниться так, как ты – не смог.

Мне недалеко до инвалида,

Но грызу пинающий сапог.

И руки кормившей не обижу,

Свой порою раздаю запас.

А таких, как ты, я ненавижу

И плевать, как выгляжу сейчас.

Точки зренья меж собою трутся,

Выражаясь не по словарю.

Женщины по ходу разберутся,

Не про сук конечно говорю.

Страна, любимая – я с Вами!

Такая вот досталась доля,

Я не красавец, не атлет.

Не раз знавал повторы горя,

А повторенья счастья нет.

Не покупаю я билеты,

Был куш да в целых три рубля.

Во всех последующих нету,

Вестей счастливых для меня.

Вот полюбил и не рискую,

Нечаянно я разлюбить.

Так не найду себе такую,

Второй такой не может быть.

И пусть порой рыдаю днями,

Я лямку с радостью тяну.

С такими горами, полями

Другую не найду страну.

Характером наистервейшин,

Простите мне БэБэ и Русь..

Вокруг полно и стран и женщин,

Но с ними счастья не дождусь.

Ричард

Он толст, он вальяжен –

Тому б научится мне.

Где хочет, там ляжет,

Нет бога в его стране.

Он сам, он единый,

Он в центре вселенной всёй.

Пусть кличут скотиной,

Он всех всё равно крутей.

И в пять и в четыре,

Он мяу, мол: «Дайте жрать».

Он главный в квартире,

О том и даёт он знать.

Цену себе он знает,

Этим знаньем живёт.

Он друзей выбирает –

Вправе, на то и кот.

Неубранный снег

Нам ныть на жизнь совсем уж не пристало.

Не скажешь, что живём как голытьба.

Смотрю на пачку Беломор-канала

И думаю – досталась же судьба.

Кому-то в том, далёком тридцать третьем,

И от него на пару лет назад.

А тут сидишь в приличном кабинете

И костеришь свой жизненный уклад.

Опять забиты пробками дороги,

И как обычно – не убрали снег.

Насколько стали мелки и убоги,

Проблемы наши за неполный век.

Всё важное, по сути, никчемушно,

Куда нам до соединенья рек.

Чем меньше есть, для счастья меньше нужно,

Так странно вот устроен человек.

2026

Всё ломает, меня корежит,

Что теряю порой контроль.

Человек выживать не может,

Если вечно он терпит боль.

Я дожить побыстрей пытаюсь,

И насколько могу быстрей.

Потому вот и дурью маюсь,

За пределами скоростей.

Только вижу пусто занятье

И ответ: Почему? простой –

Это Лермонтово проклятье,

Дожидаться двадцать шестой.

Пропустил девяносто пятый,

Наверху видать не срослось.

И живи теперь жизнь печатай,

В годы лишние – вкривь и вкось.

Только мне ну совсем не ждётся,

Эх, бы завтра… но не шиша.

И собачкой к голени жмётся,

Беспрерывно скуля, душа.

Держава

Я не пойму, толь слишком поздно,

Толь слишком рано на Земле.

Родился я в насквозь морозном,

В насквозь морозном январе.

С рожденья мне достались стужи,

И так до смерти холода.

И улыбаюсь, но снаружи,

Улыбка стоит мне труда.

А так бы скалился, кусался,

Любил всё время лишь одну.

И ни в кого так не влюбился,

Я как в Россиюшку страну.

Мне наплевать на брызги славы,

Мечтаю я о том лишь чтоб,

Была бы слава у державы,

Пусть получу я пулю в лоб.

Триколор

Не ценил ничего, потому что был молод.

Развлечения – музыка, бабы, гульба.

Перестали дружить меж собой серп и молот

И осыпались зёрна в колосьях герба.

И тогда ощутил, как потерянно много,

Очутившийся в поле без всяких границ.

Что без сильной страны мне живётся убого,

Дома беззащитны, точно гнёзда у птиц.

Я теперь стал умней, развлеченья другие,

Понимаю, без истины кухонный спор.

Потому и готов я пойти в рядовые

И не против, чтоб гроб мой накрыл Триколор.

Тьма

Результат пути всегда неведом,

Ложь, что все дороги только в Рим.

Не считаю, сколькими я предан,

Ровно столько, сколькими любим.

Да любовь не вечное занятье,

Прогорит всегда любой костёр.

Ненавистным быть моё проклятье,

Как бы ни был я в любви матёр.

Пусть не часто в храмах я бываю –

Подходя с молитвой к алтарю,

Никого из них не проклинаю,

Всех любивших я благодарю.

Был для них единым на планете

И сводил собою их с ума.

Разлюбили – я за то в ответе,

Их огонь моя гасила тьма.

Белокаменная Русь

Я, как уже не раз писал, атеист, хотя крещён по старому обряду (кто нас в младенчестве спрашивает).  Мои бабушка и дедушка по линии отца Уральские (Яицкие) казаки, а они в подавляющем своём большинстве – старообрядцы (староверы). Как ни странно, но это крещение (по старому обряду) однажды мне пригодилось. Причём необычно, что при работе в уголовном розыске. Я работал в группе «квартирных краж», то есть в группе по раскрытию квартирных краж. И вот однажды, при краже была похищена, в том числе и икона. Достаточно хороший ориентир для розыска, если бы ни одно но…  Потерпевший давал её описание так, что нам – операм мало что говорило. Описание в нашем понимании подходило для любой иконы.  Ну мы же умные, пошли по церквам с названием иконы. Оказалось, что эта икона старообрядческая, то есть очень древняя. Для тех. кто не в курсе старообрядцы, эта то направление христианство, в которое и была крещена Русь, затем появились те, кто в настоящее время правят церковь. в России.  Нам посоветовали идти в старообрядческие молельные дома и там искать, что-то похожее на похищенное, что бы составить описание. Поскольку, в группе, кроме меня старообрядцев не было – свалили всё на меня. Пришлось пару дней не курить, неделю не бриться и то и то у старообрядцев не принято и идти. Борода, конечно не отросла, но хоть так. Как ни странно, приняли меня (мои дедушка и бабушка содержали молебленный дом, типа церкви для старообрядцев) и их видать помнили. Поговорил я с батюшкой, меня удивил аскетизм, чёрная ряса и подпоясан верёвкой. Мы с ним ещё попытались по книгам узнать, какое церковное имя у меня (так не разобрались, он предложил мне самому прочитать какую-то книгу, где это написано, я ни чего там не смог прочесть. поскольку на старославянском написано). Он посетовал, что нынешней старообрядцы – молодёжь – уже не те. Но икону. близкую по виду к похищенной показал, я сделал её описание. Поразило меня в нашей встрече. подчёркнутый аскетизм – служение Богу не терпит суеты. Честно говоря по давности лет не помню раскрыли мы ту кражу или нет, но не суть важно. Это просто преддверие стиха.

Ты себе не представляешь

Даже спрашивать боюсь,

Где ты ныне пребываешь,

Белокаменная Русь?

Поменяла цвет на красный,

Оказался – это рок,

И в толпе, той чёрно-рясной,

Народился лжепророк.

Подпоясавшись верёвкой,

Те, кто истинною жил.

Пропадали за Рублёвкой,

А без них и Кремль загнил.

Унесли тебя с иконой,

Где не золотом оклад.

Не загаженной Мамоной,

Закопчённой от лампад.

Сколько в облике усталом,

Безнадежности, тоски.

И живёшь ты за Уралом,

Так далёко от Москвы?

А в Москве, теперь резвятца,

В храмах, строенных лжецом.

А с тобой старообрядцы,

Словно курица с яйцом.