Самобичевание

Вновь бичевание. Верёвка,

Просолена мной – до бела.

Откуда чёрт взялась сноровка.

Возможно, с детства и была.

Мои намеренья – благие,

Но сам с собой веду, как враг.

Готов – замучен быть другими,

Они жестоки, но не так.

Своё упрямство, что баранье,

Кляну по много раз на дню.

Пока всего-то бичеванье,

Когда-то может и убью.

Биография

Родился, да, бывает, и случилось.

Мне помнится, какого вот числа.

Но вот недавно жизнь остановилась,

А может даже никогда не шла.

И кажется порой, причём всё чаще,

Читая биографию свою.

Что в ней не я, что я не настоящий,

Что где-то только рядышком стою.

Прошли и съёмки, истекли эфиры,

В которых я когда-то там мелькал.

Я пленник, пленник я своей квартиры,

Всё чаще вижу смертушки оскал.

Был одинок, так не прибился в стаю,

Сестра и мать, по сути, вся семья…

Всё чаще биографию читаю,

И кажется, что это не моя.

В моей же, всё прекрасно, настоящей,

Растёт и глаз мне радует сынок.

И смерть ночами никуда не тащит,

А если и тащила бы, то смог.

Её послать, читай (отговориться),

Да бл…, куда, мне рано, есть семья.

Кругами, надо мною, реет птица,

То горлица, то горлица моя.

Неправильное слово

И снова ночь, она опять некстати.

Уж лучше день, когда не до того.

Когда в бреду всё объясняешь бате,

Чуть-чуть ошибся, ну чуть-чуть всего!

Присмотришься, а это и не батя,

И сам себе ты спуску не даёшь.

Люблю себя, но почему-то – нате,

Я сам себе вдруг становлюсь, как ёж.

Колючим, злым, и тем, кто не прощает,

Ни слова, ни полслова что – не так.

То совесть видно душу зачищает,

Наводит там порядок, чтоб бардак.

Не засорил, не затянул по горло,

Не превратился – в так должно и быть.

Чтобы – не так не стала мне как норма.

Не разучился истину любить.

Пусть чёрного, немало, из былого,

Как многие совсем не идеал….

За каждое неправильное слово,

Как правило, я дважды отвечал.

Орынгали

Этот стих посвящён, моему руководителю – Бисслаиеву Орынгали Мубараковичу, казаху, который был, не человеком, а Человечищем. Он очень сильно повлиял, на моё развитие, на формирование меня, как руководителя и просто, как человека. Низкий поклон… Я попросил прислать его фото, надеюсь пришлют и я его размещу.. Пока герой, с большой буквы – Герой, моего произведения на фото ближе всех.

Был малословен, как Сократ,

Берёг слова свои.

Спасибо друг, спасибо брат,

Спаси… Орынгали.

Другие без толку – мудрят.

Без точек, что на «i».

Он был мне друг, он был мне брат,

Спаси… Орынгали.

Так получилось – без отца,

Сложилось – статус-кво.

И не для красного словца,

Спаси, спаси его.

Он был духовно – так богат,

Не тыря – ничего.

Спасибо друг, спасибо брат,

Спаси же Бог его.

И сколько дней, и лет подряд –

Всё пью я, на свои.

Спасибо друг, спасибо брат,

Спаси… Орынгали.

Его я знал, тому и рад.

И в памяти – вдали,

Всё отражается – стократ,

Спаси… Орынгали.

Бывал во много виноват,

И не одет в джерси.

Он есть мне друг, он есть мне – брат,

Прошу, Господь – спаси!

И ежедневно и без дат,

На русском и фарси.

Молю я Бога – он мой брат,

Спаси его, спаси!

Холодное отношение

Пусть у меня порой – с общеньем голодно,

Но я терплю молчанья неуют.

Ко многим отношусь довольно холодно –

От теплых отношений загниют.

И чистоту с людьми общенья празднуя,

Мудрее стал, когда за пятьдесят.

Я не терплю, несущих всяко разное,

А также, что неправду говорят.

Воля

Волю воспитали,

Терпим – до хрена.

Хоть давай медали

Или ордена.

Губы лишь кусали,

Даже если злы.

Нервы завязали,

В крепкие узлы.

Есть у нас резервы,

Думаем хитры.

Бережём мы нервы,

Для чужой игры.

Лучше бы сорвались,

Дали по балде….

Чтобы не совались,

Музыканты те.

Чей-то расчёт

Понимаю, что последнее четверостишие лишние, с точки зрения классики построения стиха, но пусть будет.

Часто случаи в жизни бывают,

И случается – что не могло.

Где здоровые, вдруг, умирают,

Где влюбляются как бы назло.

Всё запутано – не разобраться,

И напрасны расчёты твои.

Обманут смерть напрасно пытаться.

Тоже самое – и о любви.

Всё получится, пусть не хотелось,

Как в пословице, что про мытьё….

Пусть в тебе не воспитана смелость,

Будет, значит, она у неё.

Если разные были дороги,

Перекроют одну на ремонт.

На такое способны лишь боги,

На такое способен и чёрт.

Нет случайности – всё по расчёту,

В небесах – на колонки дробя….

Вносят каждого в них для кого-то,

И надеюсь, что я – для тебя.

Сложно сказано, а по старинке,

Говорили примерно вот так –

В этом мире мы все половинки,

А сойдутся они – это знак.

Он и она

Случайно подсмотрел диалог двух молодых женщин, суть которого вы поймёте из стиха. И набросал такие вот строчки, точнее зарифмовал свои мысли. возникшие в результате чтения диалога.

Страдаешь, что не написал,

Давно не ждёшь, что он ответит.

А он глотает депрессант,

Подумал, что ему – не светит.

И ждёт чего-то – не поймёт,

Готовый сдаться военкому.

И думает – меж нами лёд,

А всё конечно по-другому.

И стал тебе почти как враг,

А он возможно и не в курсе.

Ты первой сделай встречный шаг.

Не бойся – он же не укусит.

Пиши, пиши – он будет рад,

И счастье точно улыбнётся.

Приди хотя б в военкомат

И через год к тебе вернётся.

Тайна

Быть откровенным не стремись,

Веди себя как будто вор.

И просто вовремя – заткнись,

Когда о чувствах разговор.

Возможно, и оценит друг,

То, что сказал ты для двоих.

Тот разговор прочертит круг,

И не узнаешь чувств своих.

У друга есть, ещё вон – друг,

А тот возможно – есть твой враг.

И про любовь и про недуг,

Узнает он запросто так.

Конечно, дружбы нет святей,

Тобою сказано – живое

И ходит-бродит меж людей….

Туда-сюда и без конвоя.

Более банальный вариант последней строчки, тут кому как нравится:

(Не тайна то, что знают двое).

Представьте себе

1 июля 1944 года, 70 лет назад, в возрасте 14 лет умерла Таня Савичева, одна из самых известных жительниц блокадного Ленинграда.

Татьяна Савичева стала известна благодаря своему дневнику, который она вела с декабря 1941 до весны 1942 года. Дневник этой девочки представляет собой 9 лапидарных записей, являющихся квинтэссенцией ужаса любой войны. Таня записывает своей детской рукой самые страшные свидетельства блокады, сообщает о смерти близких ей людей. С какой-то неотвратимостью маленькая девочка фиксирует сначала смерть сестры Жени: «Женя умерла 28 дек в 12.30 утра 1941 г.», потом сообщает о смерти бабушки: «Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 года». Таня для своих записей использовала записную книжку сестры Нины, часть страниц уже была сестрой исписана, но осталась нетронутой вторая часть — телефонный справочник.

И в этом телефонном справочнике Таня фиксирует смерть Жени, записывая ее на букву «Ж», а смерть бабушки — на букву «Б». Получается уже не телефонная книга, а мартиролог. 17 марта от истощения умирает брат Лёка, работавший на Адмиралтейском заводе. Таня фиксирует это событие под литерой «Л». Далее под буквой «В» значится запись: «Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи». После этой записи Таня перестала писать глагол «умер» в своих дневниковых записях, потому что беспощадность войны в том и заключается, что человек может пребывать только в двух состояниях — либо он жив, либо он умер. А если он жив, то и писать о нем ничего не следует, так как происходящее с ним не имеет значения, главное только то, что он еще существует. С ним и произойти ничего не может, кроме смерти. И Таня сделает запись: «Дядя Лёша 10 мая в 4 часа дня». Через 3 дня умрет и мама, а Таня запишет: «Мама — 13 мая в 7.30 утра 1942 года».

Далее она сделает в дневнике еще три записи под соответствующими буквами: «Савичевы умерли», «Умерли все» и под буквой «О»: «Осталась одна Таня». И Таня действительно осталась. Ей повезло. В июне 1942 года девочку отправили в эвакуацию. Она попала в детский дом № 48, располагавшийся в поселке Красный Бор под Горьким (сейчас Нижний Новгород), вместе со 125 детьми, которые были сильно истощены и страдали различными заболеваниями. 124 из них удалось поправиться и встретить Победу в 1945 году — всем, кроме Тани. Она умерла 1 июля 1944 года, ровно 70 лет назад в Шатковской больнице, не справившись с теми болезнями, которые получила во время блокады. Там же, на Шатковском кладбище, она была похоронена….

Антон Введенский

***

Представьте себе – полтора миллиона,

Представьте себе – девятьсот долгих дней.

Блокада – держал Ленинград оборону,

И взрослыми дети ставали быстрей.

Фигуры и лица, по дням – всё острее,

Лишь помниться – ели, и сколько хотят.

Но память об этом – чем дальше, мутнее

И хлеба на сутки пятьсот шестьдесят.

И снова сирена в полночи разбудит,

Но ты – не в подвал, а на крышу сейчас.

Возможно, бомбежки сегодня не будет,

А может, не будет и всех – через час.

В холодной квартире, ей так одиноко –

Читаю всё Савченко Тани блокнот:

Семнадцать – март месяц, тут умер брат Лёка,

Тринадцать – май месяц, там мама умрёт.

***

Кому-то, возможно, всё это не надо,

Чего, мол, об это сейчас вспоминать.

Но я, представляю – Нева и блокада,

Я просто не вправе о том забывать.

Пока на планете встречаются люди,

То память об этом – нет, нет – не умрёт.

А если когда-то – блокаду забудем,

Живыми запишут, в тот – смерти блокнот.

***

Таньки грязи не боятся

Без присмотра были с братом,

Летнею порою.

Он считал себя солдатом,

Я же медсестрою.

А война – она же грязна!

И по нам стреляют.

Там бывает всяко-разно,

И ползком бывает.

Прилетит, убьет, однако,

Если не в окопе.

Ты лицом туда, где бяка,

Грязно там и попе.

Слава Богу – мы отбились,

Даже победили.

Вон стоит трофейный Виллис,

Мы в грязи – что в мыле.

Докладаем про победу –

Я и братик – кроха.

Плохо бабе, плохо деду,

Всем, короче, плохо.

Пусть ругают домочадцы, –

На кого похожа?!

Таньки грязи не боятся,

Сашки кстати тоже.

Средний возраст

Средний возраст – полошишься,

Даже если это малость.

Ничего ты не боишься –

Это молодость и старость.

От того всего дороже.

Средний возраст – неврастеник.

Дети, старики – похожи,

Нет ни славы и не денег.

Только совесть, только тело,

Воевать всегда – без тыла.

Всё безделица, а дело

Или будет или было.

Средний возраст – лицемерит,

А вторые кроют матом.

Не вступают и не верят –

Коммунистам, демократам.

Те и те для них – паяцы,

Даже раковая нарость.

Перестал, всего боятся….

Это старость, это старость.

Проигрыш

К Виталию Кличко, как к боксёру отношусь с уважением, но вот за каким… он полез в политику, убей меня, не понимаю. Виталик беги оттуда нафиг, беги… Займись воспитание молодых боксёров или тем, что ещё умеешь более-менее

Политика не бокс, не крутка сальто,

Куда полез Виталий ё-моё…

В дискуссию вступил с куском асфальта,

И блин, вчистую, проиграл её.

Каким ты был….

Конечно, читатели должны понимать, что похороны и прочее, это образное описание перспективы. Как говориться, не семнадцатый год и вешать на столбах никто никого не будет. Просто надеюсь, что время мажор пройдёт. Они сейчас интересны только друг другу.

В каком краю, в какой той стороне,

Могла быть – вот такая ахинея.

Что те, кто недовольные, в стране,

Как раз и есть, кто в ней живёт сытнее.

Те, кто совсем не маслом мажет хлеб,

А если с маслом, то кладёт кусками.

Кто не носил ни разу ширпотреб,

Кто всех других считает дураками.

Кто даже днём шныряет по сплошной,

И лечит опохмел Ессентуками.

Кто просто душу путает с мошной,

И попадает в Instagram в стоп-хаме.

Живёт страна, таким вот, вопреки,

И без таких вот, даже лучше будет.

Возможно остальные дураки,

Что вас таких убогих, долго судит.

Но времечко течёт, и приговор,

Когда-то будет, просто задержался.

Почти как в песне, только про мажор…..

«Каким ты был, таким ты и остался».

А там за следом время похорон,

Забытые, заросшие могилы.

И заскучает брошенный Айфон.

Звонки пойдут в дешёвые мобилы.

В каком краю, в какой той стороне,

Могла быть – вот такая ахинея.

Но станет, станет чище в той стране,

А вместе с тем, всё станет и честнее.

И смех и грех

И смех и грех,

Вот только грех не получился.

Средь многих тех,

Он дольше всех, за мной влачился.

Я всё – хи-хи,

К чертям грехи, а вы отстаньте.

А он стихи,

Что неплохи, но сплошь о Данте.

То не по мне,

Не обо мне, как мне хотелось.

И я к стене,

А в пацане видать горелось.

И был он бел,

Писать умел, но не догадлив.

Так и сгорел.

И не успел, но вот не гад ли?

Смеюсь всё я,

Вот только грех, так не случился.

Любить меня,

Стихи бубня, не научился.

Последний день

Всё рушится –

последний день Помпеи..

Потери умножались

на потери….

А он стоял, казалось – нет глупей!

Смотрел,

смотрел,

как зритель на премьере.

Как будто не касалось – что вокруг,

Вживую ничего не происходит.

Не выглядел как враг или как друг….

А тут такое! –

даже скулы сводит!

….

Затихло всё, убиты все –

ни раз,

а много раз –

для верности, похоже.

А он смотрел –

считал убитых нас?!...

И от такого …

мураши по коже.

Ни пыли,

ни царапинки на нём,

И камни пролетали –

не касаясь….

Тела людей топило,

вкруг,

огнём.

А он смотрел,

смотрел не отрываясь.

Так почему не делал то, что мог?

смотри,

смотри,

вокруг одни потери!

Ты кто? – спросил.

А он ответил – Бог!

Но я ему,

представьте….

не поверил.

Если кто-то пишет вам

Если кто-то пишет вам,

пьяным.

В состоянии, что ума –

убыль.

Это просто значит тот

самый,

Что вас помнит и когда –

в дупель.

В состоянии таком

люди.

Пьяным помнят, но не всех –

значит.

Что скорей всего он вас

любит,

Если чувствуешь, что он

плачет.

Откровенны все тогда 

люди.

Он и трезвым, вас любить,

будет.