Там, где-то

 

Порода

 

Режим

 

И ничего, что ты любил

И фонари для нас сверкали,

Как-будто звёзды пали вниз.

Другие яркие детали,

Букет цветов, кольцо, круиз.

 

Но иногда я замечала,

Ведёт дорога не туда.

Прошло прекрасное начало,

А дальше только скукота.

 

Для глаза как-то незаметно

С тобой нас отдаляли дни.

От миллиметров и до метра,

Где вроде вместе, но одни.

 

Любовь считал ты архаична,

К тому же после тридцати.

И всё закончится обычно —

Прощай. Забудь меня. Прости.

 

Но я была к тому готова,

И даже ужин скуден был…

Где ни борща, ни даже плова,

И ничего, что ты любил.

Лет так двадцать

Лет так двадцать, а точнее врать не стану,

Может даже в результате и полста.

Там всё больше на Христа по барабану,

А точней по барабану на Христа.

И уже почти как банки стали Храмы,

Где полов уже с полсотни у ворот.

Не понять совсем кто мужики, кто дамы,

Даже если что-то скажет и споёт.

Лет так двадцать, а точнее врать не стану,

Вот такое происходит не везде.

Вера липнет к православному всё храму,

Где ещё не позабыли о Христе.

Сергей

Время было — обходы, тараны,

Где атаки весь день вновь и вновь.

А теперь лишь зализывать раны,

Со слюною выплёвывать кровь.

Время вышло навечно похоже,

И уже не вернётся назад.

Вместе с ним не вернётся Серёжа,

И заклинивший вдруг автомат.

Время было — тараны, обходы,

И сейчас не течёт веселей.

В голове тех времён эпизоды,

Те, в которых живой был Сергей.

Соловьи замолчали

Соловьи замолчали,

Не до игр ребятне.

Очень много печали,

Скрыто в той тишине.

По лесам и по весям,

Здесь — на Курской земле.

Разрастается плесень,

Настоявшись на зле.

Тихо плачут осины,

Брови хмурят дубы.

Бьют поклоны за сына,

Просят лучшей судьбы.

А сердечко так бьётся,

Эти просьбы двоя…

Но когда-то вернётся,

Всё на кру́ги своя́.

Враг получит ответку —

Неповадно чтоб впредь.

Снова, севши на ветку,

Соловей будет петь.

Ноги

Посмотри — гвоздичку уронили.

Вот одна, а вот ещё одна.

Видимо того похоронили,

Что стоял здесь днями у окна.

Всё смотрел на беганье прохожих,

Сам он бегать много лет не мог.

В остальном так на него похожих,

Но за исключением лишь ног.

Эти ноги где-то там остались,

Где прошли последние бои.

Доктор резал молча и не жалясь,

И не мог ему отдать свои.

С этих пор показана коляска,

Вроде как бы символ доброты.

Но на тротуаре слишком тряско,

Видишь всё чужие животы.

Потому уж лучше та картинка,

Та, что днём он видел из окна.

Вон пошла знакомая Маринка,

Сорок лет, а до сих пор одна…

Он один, но почему понятно —

Кто без крыльев, тот и не орёл.

А она красива и опрятна,

Мог ходить бы, от троих увёл.

Говорят, он умер в полночь ровно,

Значит в день который не поймёшь.

Расставался с жизнью полюбовно,

А не вены резал острый нож.

…

А цветы, ну те, что на дороге,

Словно штрих печали глубины.

И по ним пройдут живые ноги…

В путь последний ноги не нужны.

Должник

Был неучтив и даже груб,

Причём три раза.

Я раз махнул и вот он — труп,

Молчит зараза.

Он был мне должен три рубля,

Уже три года.

Чего грубил тогда он бля,

Ну что за мода.

Раз должен, то сиди не ной,

Не быть и драме.

Теперь лежи вот под Луной,

И хрен с долгами.

Не одинаково для всех

Не одинаково для всех,

Судьба совала.

Кому и рубль найти успех,

Кому сто мало.

 

Кто пьёт один, а кто вдвоём,

Со смехом, с фото.

Кто наслаждается дождём,

И мокнет кто-то.

 

И кто-то счастлив, пусть живёт

В Степанакерте.

А кто в Москве наоборот,

Ждёт только смерти.