Казалось, и ножом нас не распорешь,
А полоснёшь края срастутся
вновь.
Что ни скажу, в ответ тотчас
мне вторишь.
И были мы уверенны — любовь.
Теперь меж нами разве что
разломы,
Уверены, что был другой
неправ.
Столкнёмся, вид обоих —
незнакомы.
Проходим молча только нос
задрав.
А свахи блеют целою отарой,
Вслед что-то затевают
шептуны…
Они такой хорошей были б парой,
Так кажется другим со
стороны.
В стране всё жгли и что-то там сносили,
И поднимали руку на Христа.
Старались мы, но всё ж понять
не в силе,
Адептов жёлто-синего холста.
И вроде бы всё жили не
тужили,
Но понесло их убивать и жечь.
За тридцать лет такого
натворили,
Что остановит разве только
меч.
Невидно в думах ни коня, ни
воза,
И блеск в глазах по-дьявольски
горит.
Как-будто без души, и даже
слёзы,
Похоже, как стеклянные на вид.
А помнишь крыши те гаражные,
На них скакать — то было
что-то.
Ходили там такими важными,
Мы в предвкушении полёта.
Но вот закончились
скакалочки,
И в гаражах уже сидели.
Теперь ходили вперевалочку,
Не до полётов в самом деле.
Редела с годами компания,
Венки и трубы (как обычно).
И нет уже летать желания,
И с крыши прыгать героично.
Теперь вокруг многоэтажное,
Где гаражи газонов пятна.
И потерялось что-то важное,
А что не очень и понятно.
***
А солнце всходит и восходит,
Но день от дня не отличается.
В них жить не очень-то
выходит
И умереть не получается.
А помнишь, неприкаянные двое
С тобою мы ходили по дворам.
Стыдилась даже небо голубое,
Глядя, какой мы чиним
тарарам.
Родители от нас совсем
устали,
И чтобы мы не сели может
быть.
В училище военное отдали,
Чтоб научились строем мы
ходить.
Суворов там стоял на
пьедестале,
И было нам там некогда
грустить.
В конце учёбы стали, как из
стали —
Убить возможно, но не
победить.
Через пять лет уже мы —
лейтенанты.
Позднее, на исходе февраля.
Записаны мы были в
диверсанты,
В разведчики точнее говоря.
…
Мы у врага в тылу (по нашим
данным),
И всё бы хорошо, но есть
напряг —
Что враг не говорит на
иностранном,
На русском, только всё-таки
он враг.
Глядим средь них Серёга, наш
же кореш,
Глаза нам щиплет словно ранку
йод.
В училище, ножом нас не распорешь,
Сейчас увидит сам же и
пырнёт.
И на душе похоже, как в
могиле,
Не думали мы просто о таком.
Но сделав дело, тихо уходили…
Серёгу прихватили языком.
Давно я не живу, а просто отбываю.
И почему стучат мне в дверь,
а не в окно
Те стуки всё сильней, но я не
открываю —
Я никого не жду сегодня… и
давно.
За дверью всё кричат — да он
ушёл наверно,
Что было у него пора бы
поделить.
Не знают, что всего осталось —
слёз цистерна,
Что не забрал с собой, хоть
повод был пролить.
Когда улыбки слева, справа.
Затем, по кругу тоже вновь —
Влюблённость, легкая забава,
А вы-то думали — любовь.
Любовь ни разу не такая,
В ней тонут двое бедолаг.
И в день признания икая,
Всё произносишь кое-как.
В любви ты только лишь
несчастен,
(Такая выделена роль).
И душу рвёт твою на части,
Но всё же в радость эта боль.
Страх расставанья ежечасный,
Что вдруг разлюбит визави.
Не пережив любви несчастной,
Вы не познаете любви.
А так, влюблённость
остальное,
Сто раз любовью хоть зови…
Есть что-то всё-таки
стальное,
Всегда во вкусе у любви.
Были те, кто несказанно рад —
Не пешком. На поезде. В
вагонах.
По приезду может быть
медбрат,
Чуть уменьшит как-то этих
стонов.
Что ползут из каждого угла,
Где большие мухи лижут раны.
Живы — это Господу хвала.
Здесь умрёшь не будет это странно.
Дали бы побольше бы воды,
Точно не растрескались бы
губы.
Пусть из луж, тут не до
чистоты,
Только лишь не высохнуть
сугубо.
Лето. Душно. Даже не
вздохнуть
И кому-то плохо стало с
сердцем.
В многих смыслах был окончен
путь —
Всё. Конец. Приехали.
Освенцим.
