Может даже, было то и то.
До сих пор ещё живу на свете,
И, возможно, проживу лет сто.
Пусть меня достала пуля-дура,
Говорят, до печени дошла.
Цокал врач, смотря на рану
хмуро,
И на то, как лихо кровь
текла.
С потолка я видел, как он
месит,
Шил затем мой ниткою живот.
Всё шутил, а если не повесят,
Он меня ещё переживёт.
То, что, выжив, выгляжу я
хмуро,
Ясно не от радости, от зла.
Месяц как, другая пуля-дура,
Моего спасителя нашла.
Давай назад, в советский серый быт,
Который был скорей подобен
раю.
Где был однажды до смерти
избит,
Но вот об этом редко
вспоминаю.
Где было всё не так, как вот
сейчас.
Где было всё совсем уж
по-другому.
Детсад я помню, помню первый
класс,
И как гулял по парку
городскому.
И снова драки, с целью — кто сильней,
Нам выяснить всё время так
хотелось.
И помню череду бесцветных
дней,
В которые и пилось нам и
елось.
Сегодняшнее время всё ж
цветней,
Но правда, как искусственные
краски.
И мне дороже нет тех серых
дней,
Где не носили броники и
каски.
Затекает закат.
Он спросить только, чтоб,
Как дела твои, брат?
Разбирая рюкзак,
На землице сырой,
Отвечаю: да так,
Но, как видишь, живой.
Через сколько домой?
Я ответил: как знать.
Ну, счастливо, друг мой …
Мне пора умирать.
Наконец своё отбили,
Что отдали в их в набег.
Здесь они неделю были,
А как будто целый век.
Никого вокруг живого,
Тех, кто раньше был живой.
И кота уже второго,
Видим с раною сквозной.
Даже тех совсем не видно
Вездесущих воробьёв.
Нам и горестно, и стыдно,
И обидно будь здоров.
Повязали трёх отставших.
Смотрят, словно бы зверки.
Их бы к стенке за всех
павших,
Всем приказам вопреки.
Помню дом, в квадрате света,
В луже крови сын и мать.
Как насмотришься на это,
Так разучишься прощать.
Детей ещё не привели.
Они ещё едят поджарки,
И пьют компоты, кисели.
Они бы мне не помешали.
О них и думаю сейчас.
Вокруг бы бегали, визжали,
В меня втыкаясь каждый раз.
Они пока ещё не в теме,
Что их обходит стороной.
Живут они в какое время,
Что называется — войной.
Ласкают слух мне песен звуки,
Птиц что мелькают в вышине.
Мечтая, думаю: пусть внуки
По книжкам знают о войне.
Где жёлтый, где лиловый или красный.
Пойди гулять, уйди от суеты,
Такой и бестолковой, и
напрасной.
Деревья вот не плачут и
тогда,
Когда свои теряют одеянья.
Жить тяжело на свете, где беда,
Поставлена по центру
мирозданья.
Пойми, прими, всему на свете
срок
Наступит, а иного не бывало.
На люстре той, что держит
потолок,
За года сколько ламп
перегорало.
Счастливой жизни правила
просты,
Чтоб быть счастливым, нужно
так немного.
Смотри, учись, как на ветвях
листы,
Красивы и у смертного порога.
А потому выходишь редко.
Тебе хожденье в магазин,
Сродни походу в кругосветку.
Табак, присохший на губе,
Волос седых переплетенье.
И если вспомнят о тебе,
То раз году — на день
рожденья.
Пропала из движений прыть,
В сужденьях перестал быть
резким.
Да и уже поговорить,
Так, кроме Господа, и не с
кем.
В тылу, так невтерпёж охочим
до побед.
А где-то огонёк в ночи от
папиросы,
Вчера вот привезли, их вместо
сигарет.
Но здесь не говорят, про
сроки и про цели,
Всё больше про детей, жену,
отца и мать.
Что скоро вот зима и листья
порыжели,
А значит маскхалат нам белый
надевать.
Пролито сколько слёз, и
песен, что не спето,
И сколько пацанов, ушедших
навсегда.
Вопрос совсем не в том, а
будет ли победа,
Достаточно всего — а всё-таки
когда?
Где годы нам ещё часам
считать тик-так.
Но чувство таково, и в шаге
от могилы,
Влюбляются порой на весь вот
этот шаг.
Когда в пути тебе осталось
так немного,
Влюбился, говорят, — ребро
щекочет бес.
Однако же любовь, она всегда
от Бога.
Она приходит к нам, конечно
же, с небес.
Не только молодым она
сплетает мысли,
Когда вдвоём и день проходит,
словно час.
Любви покорны все… И то в
буквальном смысле,
И те, кто в седине, как мы с
тобой сейчас.
