У жизни только внешний лоск,
Но происходит непременно,
То растопить хотят, как воск,
А то согнуть через колено.
И чтоб хребтину не сломать,
Ты гибкость приобрел матраца.
Но жить не стоит начинать,
Коль не готов в ней упираться.
Тащи свой крест скрипя, сопя,
Терпи, как раб в каменоломне.
И успокаивать себя…
Что будешь сломан, но не
сломлен.
А в городах неровный горизонт,
Он искривлён цепочкой вышек,
башен.
Мы не живём здесь, а скорее «пашем»,
И трудовой, пять дней в
неделю, фронт.
В субботу на природу — Боже мой:
В леса, на огороды и на дачи.
Себе, не представляя, как
иначе…
Мы снова в город едем в день
седьмой.
Мир ни разу не добр, он довольно жесток,
Как не знать нам об этом в
России.
Из окопа одни всё глядят на
восток.
И на запад всё время другие.
Изначально такое у нас
повелось,
И уже не изменишь того ты.
Потому и сегодня средь
лесополос,
Тут и там всё окопы и доты.
Ночь даёт отдохнуть им хотя бы
чуток,
Снятся сны им обычно плохие.
А проснувшись одни всё глядят
на восток.
Всё на запад, на запад другие.
Молчу. А спорить смысла нет.
Раз смысла нет, то и не
нужно.
Всегда желанье было чуждо,
Давать на глупости ответ.
О чём-то там переживать,
Что не воспринят и не понят.
Раз слово спорщика не тронет,
Тогда к чему и глотку рвать.
Затем, страдая, ночь не
спать,
Себя корить — что ты ответил.
Мир без того не очень светел,
Так что золоту подсыпать.
Такое сердце не поймёт,
Прибавит резко обороты.
И лезут в спор, кто
желтороты,
А если вырос — идиот.
Попасть же можно и в печать,
Коль доведёшь себя до — злого.
На спорщика, что тратить
слово.
Когда возможно промолчать.
Я словно только веточка в
стволе,
Что тянется всё к солнышку упрямо.
Да, я встречался с Богом на
земле,
Что называл не именем, а
мама.
Да-да, всё это истинно, не
вру,
Не выше, не родней не знал я
сроду.
Она всегда давала тень в
жару,
И разгоняла тучи в непогоду.
Никто не мог же большего мне
дать,
Иль не было иль просто не
хотели.
Её одну на помощь буду звать…
Лежащий… умирающим… в постели.
Пусть вручает не Будённый,
Чья-та зависть рвёт из жил.
Без учёта — награждённый,
До победы недожил.
По обычаю, конечно,
Орден будет у вдовы.
Что ждала, но безуспешно,
Как и многие увы.
Ей особенно не надо,
Не заполнит то пустот…
А посмертная награда,
Так вдове ладошку жжёт.
Смотрит действо безучастно,
Всё как будто бы в дыму.
Не вернётся, это ясно…
Остальное ни к чему.
Он будет жить, что в памяти у нас,
В названиях и улиц, и
проспектов.
Да он погиб, но выполнил
приказ,
Не как в кино, без всяких
спецэффектов.
Он будет жить, покуда живы
мы,
Покуда живы правнуки и внуки.
И никакие времени дымы,
Ни стрелок циферблатных
перестуки,
Не помешают после смерти
жить,
Всегда одетым в бронзовом иль
сером.
И продолжая Родине служить,
Являться тем, кто в будущем,
примером.
Как нелегка была его стезя,
И пусть, и пусть известна смерти
дата…
Ему же просто умирать нельзя,
В том и бессмертье русского
солдата.
А с утра сильней горчит сегодня чай,
Так отвыкла быть на завтраке
одна.
От того и разливается печаль,
Как дождинки те, что бьют в
стекло окна.
И на дождь свалить хотелось
бы вину,
Только он совсем не примет
той вины.
Чтоб согреться, коньяку себе
плесну,
Лишь согреет, но мосты
разведены,
Как неделю между мною и
тобой.
Потому, наверно, чай горчит
теперь.
Ну не думалось тогда мне
головой…
Не открыла, как пришёл,
входную дверь.
Так должно быть, а чего тогда
ждала?
Всё надеялась — одною будет
мёд.
Не хватает без тебя совсем
тепла,
Даже если утром дождик не
идёт.
Не думали конечно про парады,
Не приходил им в голову
салют.
Они вот только выжить были
рады,
Надеялись на то, что не
убьют.
Но как мечталось не для всех
сложилось,
Ведь на войне обычно — умирать.
А смерть вокруг кружилась и
кружилась,
И галочки всё ставила в
тетрадь.
Парад, салют, от ветра знамя
вьётся,
И правнуки проходят строевым.
Что нам сегодня только
остаётся?
Отдать, что не досталось им…
живым.
