Круг Девятый

А были же так русскими они,

Но разве же родное забывают?

Теперь они не наши до грызни,

А кто остались наши, убывают.

 

И фарш не провернёшь уже назад,

Оно уже не станет, что живое.

И на земле свой появился Ад,

Который стал нам — поле боевое.

 

Здесь правда только лишь Девятый Круг,

И ощущенья так смертельно-остры.

Где против нас когда-то брат и друг,

Кому-то даже матери и сестры.

 

Что свято, то в себе всегда храни,

На гору забираешься, на спуске,

Те вспоминают поздно, кто они…

Лишь перед смертью говорят по-русски.

 

Не знаешь даже — ставить им кресты?

Иль пусть всё зарастёт чертополохом.

Простые здесь вопросы непросты,

И так и так задумаешься — плохо.

 

В нас по ночам стреляют, так же днём,

Не пахнет нам цветами или мятой.

И мы который день уже идём,

По филиалу Ада… Круг девятый.

Туго-натуго

 

Любимец Бога

Внешне тщедушный, как моль незаметен,

Внутрь человеку навряд ли заглянешь.

Нравился только убогим и детям,

А разбираться захочешь — устанешь.

 

Встретишь, посмотришь — он пьяненький сроду,

Но улыбается, чисто — беззлобно.

Сколько такого в деревнях народу,

Что спотыкаются там, где и ровно.

 

Прямо домой, где ромашки поляной,

Правда, выходит не очень и прямо.

Если и падает вусмерть он пьяный,

То головой в направлении храма.

 

Может уснуть у бревна или стога,

И не картинно, как в моноспектакле….

Так и живёт вот — любимец у Бога,

Всё потому, что в нём злобы ни капли.

Волосы зимы

Гляжу я на тебя, какой ты старый!

Хоть в зеркало с утра ты не смотри.

А помнится, как вечер так с гитарой,

Вкруг девушки, как минимум их три.

 

Но правда, это было не зимою,

И в том морозов только лишь вина.

И вечером тогда была со мною,

Всего-то только девушка одна.

 

Мы пили чай, я теребил гитару,

И на душе гнездился всё уют.

Бывало, даже пели мы на-пару,

Те песни, что сегодня не поют.

 

Но не сложилось, значит не сложилось,

Как тут скруглишь характеров углы.

Пришла пора, по новой ты влюбилась,

И в центре ты живёшь Махачкалы.

 

Но в памяти проходит нитью тонкой,

Картина, где с тобою дети мы.

Сосульки с крыш, свисающих гребенкой,

Причёсывают волосы зимы.

Не профессорский сын

 

Как получилось

 

Заучи очень твёрдо

Заучил очень твёрдо,

Где скандал, где бардак.

С разворота бей в морду,

А иначе никак.

А не так, то затопчут,

Панихид не споют.

И посадят на копчик,

Или в позу верблюд.

Обещаешь — то делай,

Пусть была-не была.

Не на слово будь смелый,

А всегда на дела.

В драке главное — стойка,

Чтоб удобнее бить…

Но с любимою только

Обожать и любить.

Сын

 

И не забудешь

 

Девяносто ступеней

Так привык, иль приучен неведомо кем,

Просто вышел пройтись в настроении помятом.

Я давно, я давно исключён из систем,

И скорее не встроюсь я в них в двадцать пятом.

 

Прогулялся и вот встретил дверью подъезд.

Хорошо не забыты мною координаты.

И ещё — до двери, словно на Эверест,

Не окликнет никто, и не спросит — куда ты?

 

Как обычно пешком, пусть открыл двери лифт,

Только мимо пройду — интересно мне сдюжу.

Пусть на кнопках горит бесполезный мне шрифт…

Сам себя вознесу, а Господь мою душу.

 

Девяносто ступеней, конечно, не лет,

Но прожить и не против я те девяносто.

Жаль, что время прошло, для коней и карет,

И теперь на руках не несут до погоста.

 

А в коленях скрипит, намекая мне — смажь,

У квартиры уже хоть давай бюллетени.

Но упрямо плетусь, на шестой я этаж,

И считаю, считаю зачем-то ступени.