Написал я как смог Александр Сидоровнин
Что ж читатель – глумись.
Знаю путаный слог,
Но такая и жизнь.
С горки возраста еду я в детство,
Где слезой отливается боль.
И давно разделил я
наследство,
И живу словно голый король.
Лет чем больше, тем меньше мне
надо,
А закончится метром на два.
И плевать мне какая ограда,
И какие кто скажет слова.
Задолбили — отдышка, артрозы,
На маршрутку уже не бегу.
Пережив в эту зиму морозы,
Зацвести я весной не смогу.
Знакомые окна, калитка.
Знакомые яблоня, клён.
От времени лопнула плитка,
Здесь дом, где в тебя был
влюблён.
Уехав и дверь не закрыли,
И скрипом встречают полы.
Куда не посмотришь всё в пыли,
Окошки и те, так тусклы.
Всё вроде родное, но всё же,
Какое-то в целом — не то.
И пусть пробирает до дрожи,
То место, где вешал пальто.
Я знаю, что ходим под Богом.
Вот столик, раскрытый журнал.
Но здесь ничего он не трогал,
Вернёмся что, видимо, ждал.
И даже сквозь годы не мутно —
Всё помнится мной до гвоздя,
Но здесь мне совсем неуютно…
Поскольку нет в доме тебя.
Весна на женщину похожа,
Сказала, что иду, ты ждёшь.
Сама же пребывает лёжа,
И макияж пока чертёж.
Ещё похоже не решила,
Какие стрелки, цвет у губ.
А ты весь пенишься, как мыло,
И с окруженьем даже груб.
Ещё чуть-чуть и ты в палате,
Врачи склонились над тобой…
Она пока ещё в халате
И даже с мокрой головой.
Но обижаться нам негоже,
И то и то, что божество…
Весна и женщина похожи,
Желанней нету ничего.
Улыбка в пол-лица,
Рука у пулемёта.
Всё в норме у бойца,
На этом первом фото.
До следующего срок,
Как ни гадай — не знаешь.
Вдоль фронтовых дорог,
Ты занят — лишь стреляешь.
Но всё-таки заснял,
Как молодым без фотки.
Плечо отягощал,
Бинт после обработки.
Здесь молод, только сед,
И есть уже потери…
В каких-то двадцать лет,
Мы в смерть не очень верим.
Мне всё надоело, обрыдло,
И дела мне нет для всего.
Сентябрь — мне готовить
повидло,
Но только зачем, для кого?
Я помню, я помню, особо.
Любил ты, я знаю из слив.
Их больше крутила я чтобы,
Зимою был летний мотив.
За ужином или обедом,
К повидлу заварен мной чай.
Звонил ты — я еду, я еду,
Я еду – звонил ты — встречай.
И вместе мы были так мало,
И смерть забрала проходя.
И сложно представить — не стало,
На свете не стало тебя.
Здесь неважно кто против,
Здесь важнее кто рядом.
Как и ты также в поте,
В камуфляже помятом.
Защитит твою спину,
Если ранен потащит.
С кем духовно едины,
Оба вы в настоящем.
Не предаст не обманет,
Страх его не заклинит.
С первым взрывом не канет,
Со вторым не покинет.
Здесь неважно кто против,
Здесь важнее кто рядом.
И как ты он в пехоте,
Между раем и адом.
Помню было это летом,
Плавился июнь.
Ты сказала — по приметам,
Где стоишь там сплюнь.
Сразу, следом добавляла —
Мы сейчас вдвоём.
Где жара как у мангала,
Полного углём.
И расстанемся — не плюнешь,
Так заведено.
Что скандалишь, что ты нюнишь,
Высохнет пятно.
Не могу плевать я слюни —
Не бандит, не вор…
Но такого вот июня,
Не было с тех пор.
Мы расстались — по примете,
Поезд твой, вокзал.
Да, сильны приметы эти,
Зря не поплевал.
Лежим — нам некуда деваться,
Голов и не поднять.
Он произнёс — прощайте братцы…
Мальчишке двадцать пять.
Полз, как в бессмертие до
дота,
Надежду подарив.
Жаль пацана, — вдруг бросил
кто-то,
А дальше только взрыв.
И в цвет кровавым стало хаки,
Замолкнул пулемёт —
Теперь от пуль его в атаке
Никто и не умрёт.
А смерти все так непохожи,
Свист пули, взрыва гул.
Он свой короткий век итожа,
В бессмертие шагнул.
И тишина, как нет и боя.
Жил двадцать пять всего.
И кто-то выбрал бы другое…
Но то не для него.
Весна пришла и сразу понеслась.
Пока ещё нет в парке никого.
С качели и не скажет кто-то —
слазь,
Ты возрастом уже не для того.
Лишь мальчик восседает, что
забрёл
Сюда с утра в преддверии
мечты.
Обычный мальчик, скажем не
орёл,
Не образец мужчины красоты.
И думает, — с чего он одинок.
Хотя не хулиган, не дебошир?
Неглупый мальчик, только
невдомёк —
Из одиночеств состоит весь мир.
И девочка, такая же как он,
От грусти в это место
забрела.
Он улыбнулся ей на миллион…
Она в ответ спросила — Как
дела?
И сразу одиночеств минус два,
Ведь только вроде каждый был
один.
И у людей всегда важны слова,
Которые друг-другу говорим.
Ничего уже в жизни не надо,
Кроме кружки воды или пищи.
Никакая не ценна награда,
Не нужны и в загашнике тыщи.
Ничего нет важнее на свете,
Чем вопрос, что по венам и
нервам:
Жить как будут и внуки, и
дети.
В век, который зовут Двадцать
первым?